Завтра Хамовнический суд начнет рассмотрение второго дела Ходорковского по существу. И в России, и в мире люди более или менее знают, что первый суд над Ходорковским существенно изменил течение русской истории. Через 25 лет в энциклопедической статье о Владимире Путине ничего не будет сказано об Олимпиаде в Сочи, но большая глава будет посвящена его взаимоотношениям с Михаилом Ходорковским.

Сама идея повторного суда за одно и то же столь противоречит представлениям о справедливости, а выдвинутые обвинения столь абсурдны, что общество просто не может не искать тайного смысла в происходящем. Тем более что в арсенале нашей домашней политологии есть универсальная матрица объяснения любых событий как проявления борьбы «умеренно-прогрессивных» и «агрессивно-ретроградных» сил в верхах. Кое-кто, дескать, условный «Сечин», хочет кое-кого, то есть условного «Медведева», принудить лично расписаться в Листе несправедливости, чтобы в будущем не возникал соблазн отряхнуть чужие грехи со своих ног.

Не то чтобы в действительности ничего такого не было. Но сюжет этот скорее попутный, а не основной. Основной же сюжет прост и состоит он в том, что на дворе у нас весна 2009 года, и даже без всяких УДО уже через два с половиной года, осенью 2011 года, Михаил Ходорковский должен выйти из тюрьмы. Как говорится, с чистой совестью. И что прикажете делать тем людям, которые его туда посадили? Просто ждать?

Опять же дело здесь даже не в политических расчетах и опасениях: дескать, Ходорковский выйдет на свободу в аккурат под президентские выборы, народная толпа поднимет его на руки… Да где вы видели эти выборы и эту народную толпу? Дело скорее в метафизической невозможности допустить выхода Ходорковского из тюрьмы, потому что это противоречит самому принципу репрессии и утверждаемому ею жизненному кодексу эпохи.

В отличие от судебного наказания репрессия обладает особыми свойствами, которые в сущности и определяют черную магию ее влияния на общество. Во-первых, человек должен быть осужден не за то, что он совершал, даже если его есть за что осудить. Потому что если людей судят за то, что они действительно сделали, то у тех, кто еще не осужден, возникает иллюзия, что они могут избежать наказания, не делая ничего подсудного. Во-вторых, в отличие от судебного наказания репрессия не имеет сроков. В приговоре, конечно, будут выставлены годы, но это лишь условный знак, флажок с той цифрой, которая гарантированно вызывает рефлекторный страх. По смыслу же своему репрессия бессрочна. Это мягкая форма смерти. И даже если человек возвращается «оттуда», он должен быть сломлен, должен как бы порвать с тем собой, которым был до тюрьмы. Признав таким образом бесполезность сопротивления и торжество репрессии как принципа.

Первый суд над Ходорковским имел столь сокрушительное влияние на историческую судьбу России в начале XXI века и на политическую судьбу Владимира Путина именно потому, что возвращал репрессию в практику политической и государственной жизни. Всем было ясно, что на примере Ходорковского новая путинская элита намерена подавить волю к сопротивлению вышедшей из 1990-х и не пуганной тюрьмами и репрессиями прежней элиты. Букварь новой жизни, написанный по следам того процесса для героев 90-х, включал всего несколько практических важнейших истин: 1) лучше добровольно отдать часть, чем потерять все; 2) лучше потерять все, чем сесть в тюрьму. А одним из главных этических принципов этой новой жизни стало сознание того, что нет никакого смысла в сопротивлении и не может быть никакого вознаграждения за стойкость.

Это была хартия прагматической капитуляции под лозунгом «Несвобода лучше, чем еще большая несвобода». И те, кто вынужден был отдать все, могли чувствовать себя более счастливыми, чем те, кто сидит в тюрьме, а те, кто добровольно отдавали часть, более умными, чем те, кто потерял все. В этом была стройность мировоззренческой конструкции, утверждавшей, что есть два полюса — бабло и тюрьма, и выбор очевиден, что против лома нет приема и что в принципе принципы — удел неудачников и маргиналов.

Михаил Ходорковский, каждой своей тюремной репликой утверждающий, что ни о чем не жалеет и неудачником себя не считает, Михаил Ходорковский, выходящий из тюрьмы по отсидке полного срока, — это невыносимый удар по всей конструкции.

Во-первых, это удар по важнейшему принципу репрессии — представлению о ее бессрочности. Поэтому в новом процессе и приходится повышать ставку по цифре. Иосиф Сталин, как известно, знал толк в репрессиях, и в конце 1940-х годов начали брать по второму разу тех, кто отсидел в 1930-е, при этом культовая для 1930-х «десятка» была заменена 25-летним сроком. Сейчас, видите ли, в век высоких технологий более эффектно смотрятся неокругленные цифры.

Во-вторых, выход Ходорковского из тюрьмы — это удар по представлению о безальтернативности выбора в пользу прагматической капитуляции. Да еще приходящийся на такой момент, когда в воздухе постепенно, но все яснее набухает ощущение, что вектор общественных настроений начинает необоримо меняться.

Мне кажется, что те, кто принял решение провести повторный процесс, не слишком сами этому и рады. У них просто, в сущности, нет выбора. Они не могут политически выиграть этот процесс: повторное осуждение Ходорковского будет признанием его невиновности по первому делу. Но еще более они не могут допустить, чтобы Михаил Ходорковский вышел на свободу на своих условиях. То есть никому ничем не обязанный. Им просто необходимо вновь вступить с Ходорковским все в тот же торг и вновь разложить перед ним знакомую колоду: либо страх перед теми, кто готов посадить его на второй срок, либо — хотя бы — благодарность тем, кто поможет ему его избежать.