И был проклят суслик Первым Хомяком. И отметил его навеки Первый Хомяк ударом чёрствой Плюшки по голове, и сказал ему «Изыди, падла». Почернел суслик в сердчишке своём и лишайной лысеющей шкуркой тоже почернел и преисполнился злобы и ненависти. А жадности и злопукости у него и своей хватало.
И шипя, как пригорающий омлет на сковородке, нашёл суслик в пустыне чёрный канализационный люк, и вполз под землю, и затаился там.
Тянется под землёй время тягучей, утратившей вкус жвачкой оттенка отработанного мазута. И нет суслику там радости, даже самой малой, и нет успокоения, и ни цвета отпуска, ни аромата каникул не дано познать ему.
Бродит он по чёрным базальтовым лабиринтам, и глаза его, забывшие солнечный свет, выпучиваются из орбит и стекленеют, и мутнеют, как разведённая водой анисовка. И грязные коготки на лапках его всё растут, и обгрызает их суслик время от времени, а потом страдает диареей.

Хорохорится он и бормочет: «Я вам всем покажу!» Только что в тех словах? Ибо и показать-то ему нечего, а то что есть – вызовет лишь смех.
Великой злобой наполнено сердчишко суслика, и скрежещет он протезами, и грызёт непрестанно корни Мирового Древа. Горек сок тех корней, как кора хинного дерева, как знание основ квантовой физики, но грызёт корни суслик! Плюётся, мучается, но грызёт! И пухнет, пухнет, пухнет! А потом гадит, гадит, гадит (там же, под землёй) и остаётся таким же тощим и облезлым!
Что Мировому Древу жалкие потуги суслика? Необъятны корни его, и ни один суслик, пусть и проклятый навечно, неспособен принести ему хоть какой-нибудь вред. Лишь упрямством пустоголовым держится суслик, и жуёт беспрестанно, и пыхтит, скрежеща протезами в злобе, но всё это тщета.
И т ем не менее…
Сложится однажды небесный пасьянс пакостным раскладом. Четыре шестёрки лягут поверх тузов, и в запое будет в это время пляшущий джокер…
И подобно звону будильника, ощутит суслик в кишечнике своём смутный зов, говорящий ему: «Пора!»
Выползет на землю суслик бледный, и мертвенным взглядом своим окинет цветущий пейзаж, и под взглядом его скукожатся листья, и помутнеет солнце, и бытовые отходы потекут в реках.
И выйдут тогда все племена людские на последнюю битву! Верные наденут белые поварские колпаки, в знак приверженности великой Плюшке; иные же, совращённые бледным сусликом, будут грызть корявыми зубами сухую соломину, торчащую в оке ближнего своего. Жалок будет вид этого сусликового воинства, и прикроют они стыд рекламными баннерами, повязав их вокруг чресл своих. Засмеются над ними стойкие и верные, и в смущении уползёт сусликовое войско, бросив суслика одного. Но не заметит он этого, и обуреваемый жадностью, выпятит свой белёсый, покрытый редкой шерстью живот.
И возопит суслик бледный жалким голосом: «Отдайте мне все плюшки земные!»
Усмехнутся верные, и лихо заломив набекрень свои поварские колпаки, скажут ему:
- На!
И полетят в суслика плюшки несметной стаей, подобной сезонной миграции выхухолей на юг, и охренеет суслик бледный, и начнёт кричать
- Ещё!
Усмехнётся доброе людское воинство и скажет:
- Пжалста!
И добавит.
Суслик же свернёт восьмёркой внутрь свои невеликие мозги, и бросится неистово жрать!
И не съев даже малой доли брошенного ему - лопнет!!!!
И вновь засияет солнце, и реки очистятся от скверны, и устыдятся маловеры, и приникнут робко к Плюшечной благодати.
Истинно говорю, будет так!